Анненский Иннокентий - Театр Леонида Андреева
Иннокентий Анненский
Театр Леонида Андреева
I
Опять три сестры на сцене. Но на этот раз уже не чеховские. Те были
барышни высокой души и чарующей нежности, а эти - черствые и злые мещанки.
Те озаряли, а с этими страшно. Те были воздушные, а эти - Анфиса с
сестрами - снедаемы темными страстями. Там Марья Сергеевна Кулыгина,
несмотря на своего Федора Ильича, казалась чистой и мечтательной девицей.
Здесь подросток Нина - кажется преждевременно проституированным созданием,
которое лишь для целей соблазна одели в гимназический передничек.
Наконец, у тех было два идола: один наследственный от Чехова - Москва,
а другой собственный, семейный, полозовский - Андрюша. А у этих, новых, один
только Федя и есть.
Как брат, Андрюша был кумир вполне безобидный и отчасти даже
трогательный. Андрюша был сама идиллия. "Вы слышите? Это Андрюша играет на
скрипке. О, у него удивительные способности". Но не таков новейший Федя.
Любовник по специальности, он лишь как-то мимоходом оратор и скандалист. Все
данные, таким образом, в нем налицо, если не для трагедии, так уж, во всяком
случае, для абзаца в хронике с сенсационным заголовком.
"Три сестры" Чехова были в свое время таким откровением для сцены, что
нет ничего мудреного, если и, помимо сходства в основном рисунке, новая
пьеса Леонида Андреева не могла уйти от обаяния драмы трех чеховских сестер.
И точно: перед нами та же бестолковщина праздной жизни, те же ораторы и те
же остряки. Так же, когда автор боится за свои ресурсы, за сценой начинает
играть музыка, а на сцене и кстати и некстати, но так же охотно - жуют,
язвят и балаганят.
Есть даже общая деталь у обеих пьес, и притом весьма характерная, -
уцелевший от прошлого и молчаливый свидетель.
Чехов был мягкий и элегический человек, и он сделал из этого
"жизненного quand-meme" {Здесь: вопреки всему (фр.).} старого доктора.
Помните, Чебутыкин, тот самый, который "представьте себе, Добролюбова и
только по газетам знает". Но Андреев желчен, он - мистик и фаталист. Ему уже
не до "Тара-ра-бумбии" и вообще не до Чебутыкиных. Что ему за дело, скажите,
до сентиментальных представлений сестер Полозовых о доме на Басманной и
человеке, который был влюблен в их мать. У него quand-meme вырядился древней
прабабкой, которая притворяется глухой, но в сущности никакая не прабабка, а
нечто Высшее - не то Усыпленная Совесть (см. Филарета {1}), не то Немезида
(см. для скорости-малого Брокгауза).
II
Эстетическую работу двух мастеровых нельзя даже и сравнивать. Чехов все
равно что создал новый русский театр. Леонид же Андреев воспринимает его как
нечто данное. И не только воспринимает, но ему приходится формовать по
чеховским моделям свое оригинальное, более того, органически чуждое
чеховщине дарование.
Для Чехова жизнь в самых уродливых, самых кошмарных своих проявлениях
претворялась в нечто не только красиво-элегическое, но и
левитановски-успокоительное. Оттого-то Чехов так любил и с таким смаком
отделывал ее детали и смаковал словечки. Вы можете в чеховской пьесе по
желанию сосредоточиться на любом из проходящих перед вами лиц, хотя бы
второстепенном, и это отнюдь не нарушит цельности вашего созерцания. Чехов
ничему в своей любовной работе не давал ни слишком ярко блестеть, ни
бесследно пропадать. С таким же художественным вниманием он надевает на
Наташу ее зеленый кушак, с каким дает Ирине оплакать рыцаря фон Тузенбах.
Все через пенсне и с тонкой улыбочкой, поеживаясь.
Если не хватает средств литературных - бутафора за бо
